ПИСЬМО IX

Осмотрев Логарх, крепость, взятую Сиваджи в 1670 году у могулов, и ныне разрушенные покои, где вдова Нана Фарнавизы[1] под предлогом протекции и 12000 рупий пенсии со стороны Англии, сделалась de facto пленницей генерала Уелезлея (Wellesley) в 1804 году, мы поехали в богатую и когда-то укрепленную деревню Варгаон. Там мы решили переждать знойные часы (от 9 утра до 4 пополудни) и потом ехать в исторически знаменитые пещеры Бирзы и Баджах, милях в трех от Карли.
Варгаон знаменит двумя постыдными для англичан событиями. Значительной силы войско было там побито горстью махратов 12 и 3 января 1779 года. Тогда бомбейский губернотор Горнби, сговорившись с бывшим пешвой, Рагхунатом Рао, утвердить его регентом в Пуне с четырьмя тысячами войска, из которых 600 человек были англичане, послал привести в силу этот договор президента совета Карнака, который осрамил и свое отечество и честь Ост-Индской компании, изменив и регенту, и своему правительству. Испуганный небольшою армией махратов, под начальством Наны Форнавизы, Синдьи и Тукаджи Холькара, Карнак сперва приказал отступать, а потом вошел с торжествующими махратами в самую постыдную сделку, изменив этим певшее и заранее приготовляясь изменить и своим новым союзникам. Окруженный неприятелем, он побросал в озеро пушки, амуницию, и приказал людям спасаться еще до боя, оставляя свой арьергард на произвол атаковавшим его махратов: 15 английских офицеров были убиты в тот день. Полковник Кокбёрн, решив что сражение проиграно и сами они во власти неприятеля, первый посоветовал Карнаку сдасться. Тогда Карнак послал офицера капитулировать, и по словам Грант Дёфа (Mahrathas, Vol. II, p. 363) «не постыдился послать бомбейскому губернатору письмо, в котором утешал его тем что все уступки и обещания сделанные в тот день махратам были сделанным с тайным между англичанами соглашением не приводить их в исполнение. Поэтому как только доблестный комитет дипломатов перевалил через горы и увидел себы в безопасности, все обещания, которым махраты поверили без колебания, полетели тотчас же на ветер. Остановленная было вспомогательная армия была призвана из Бенгалии; Синья не получил ни гроша из обещанной суммы, и многие из заложников были преданы смерти. Люди «избранной высшей расы» еще раз доказали превосходство своих цивилизованных понятий о чести над предрассудками коричневых «дикарей».[2]
Часа в два пополудни, когда, обвеваемые огромными протянутыми через всю длину комнаты пaнками, мы, несмотря на то, сильно охали от жары, неожиданно предстал нам исчезнувший с дороги приятель наш — махратский брамин. Сопровождаемый полдюжиной дакни (жителей Деканского плато), он тихо ехал верхом, сидя почти на ушах лошади, которая фыркала и очень неохотно шла; когда же он подъехал к крыльцу веранды и спрыгнул с коня, мы увидали в чем дело: поперек седла лежал, волоча по земле хвост, громадный тигр. Из полуоткрытой пасти висела кусками запекшаяся черная кровь. Его сняли и положили у порога.
Неужели это наш ночной посетитель? мелькнуло у меня в уме. Я взглянула на Гулаб-Синга. Он лежал в углу на ковре, опершись головой на руку, и читал; брови его слегка нахмурились, но он не произнес ни слова. Молчал и брамин, привезший тигра, тихо отдавая приказание, словно он приготовлялся к торжественному таинству. По народному суеверию, то было действительно «таинством», как мы это скоро узнали…
Клочок шерсти тигра, убитого не пулей или каким-либо холодным оружием, а словом, считается самым верным талисманом против нападения ему подобных. «Такие случаи чрезвычайно редки, говорил нам махрат, так как чрезвычайно трудно встретить человека, обладающего этим словом. Отшельники йоги и садду не убивают их, считая убиение даже тигра и кобры грехом, а просто отстраняют от себя зверей. Есть только одно братство в Индии, члены коего обладают всеми секретами и для которых нет в природе тайн… А что тигр был убит не вследствие падения со скалы (они никогда не оступаются), не пулей и не каким-либо другим орудием, а просто словом Гулаба Лалл Синга, то в этом нам порукой тело самого зверя». «Я нашел его очень скоро», продолжал рассказывать брамин, «в кустах, где он лежал, прямо под нашею вихарой, и у подножия скалы, с которой он скатился вниз уже мертвым… Гулаб Лалл Синг, — ты радж-йог, и я тебе кланяюсь!..», добавил гордый брамин, присоединяя дело к слову и простираясь пред такуром на землю.
— Не говори пустого, Кришнарао! — перебил его Гулаб-Синг. — Вставай, и не представляй из себя шудры… Тигр просто свалился со скалы и сломал себе при падении шею. Иначе нам пришлось бы употребить в дело оружие, а не слова…
— Повинуюсь тебе, саиб, но… прости, что верю все-таки в свое… Ни один радж-йог еще не сознавался, что он принадлежит к братству, с тех пор как существует гора Абу.
Он стал оделять нас клочками шерсти, вырываемой им у мертвого зверя. Все молчали. Со странным чувством любопытства я стала наблюдать над группой моих спутников. Полковник (президент нашего общества) сидел, потупив глаза в землю и очень бледный; секретарь его, мистер У***, курил сигару и лежал навзничь, вперив холодные, ничего не выражающие глаза в потолок. Он молча принял клочок шерсти и спрятал его в портмоне. Индусы стояли над тигром, а сингалезец чертил какие-то кабалистические знаки на лбу у зверя. Один Гулаб-Синг продолжал лежать, спокойно читая в углу. Мисс Б*** тихо предложила мне вопрос: «Знает ли наше правительство о существовании этого братства, и дружелюбно ли расположены радж-йоги к англичанам?»
— О, чрезвычайно дружелюбно! — серьезно отвечал раджпут, прежде чем я успела раскрыть рот, — если они только существуют: одни радж-йоги мешали до сей поры индусам перерезать всем вашим соотечественникам горло; удерживая их… словом.
Англичанка не поняла.
Наши психологические исследования в Индии начинались, по-видимому, хорошо, обещая столь же богатую нашему обществу жатву, как и археологические.
Пещера Бирзы — около шести миль на юго-запад от Варгаона, вырыта по тому же плану, как и Карли. Сводообразный потолок храма поддерживается двадцатью шестью колоннами, 18 футов вышины, а портик — четырьмя в 28 футов, над коими высечена замечательной красоты группа лошадей, быков и слонов. Зала «посвящения», огромная овальная комната с колоннами и одиннадцатью кельями, идущими внутрь скалы. Пещеры Баджа древнее и красивее. Там сохранились надписи, доказывающие, что все эти храмы были высечены буддистами, или скорее джаинами. Нынешние буддисты признают, как известно, лишь одного Будду — Гаутаму, принца Капилавасту (VI века до Р. Х.), а джаины считают и признают за Будду каждого из своих двадцати четырех (Тиртанкара) божественных учителей, из коих последний был учителем (gourou) Гаутамы. Это разногласие чрезвычайно мешает верному определению древности некоторых вихар или чаитий. Секта джаинов неизвестной и глубокой древности; поэтому имя Будды, упоминаемое на надписях и таблицах, может относиться как к последнему, так и к первому Будде, жившему (по генеалогии, составленной Тодом) гораздо ранее 2200 лет до Р. Х. Первая надпись, например, в пещере Беире (гвоздеобразная) гласит так:

«Аскетом из Назики, уподобленному очищенному от грехов святому Будде, первобытному, небесному и великому».

Решают, что эта пещера вырыта буддистами.
Вторая надпись в той же пещере, над другою кельей, содержит в себе следующее:

«Благоугодный дар небольшого приношения движущейся силе (жизни), умственному принципу (душе), многолюбимому вещественному телу, плоду Ману, бесценной драгоценности, высшему и присутствующему здесь Небесному».

Выходит, что постройка принадлежит не буддистам, а браминам, признающим Ману.
Или вот еще эти две надписи (из пещеры Баджа):

1) «Благоугодный дар символа и колесницы (вместилища) грехоочищенного Сака-Сака».
2) «Дар вместилища Радды (жены Кришны, символ совершенства) Сугате, навеки ушедшему»

Сугата опять одно из имен Будды. Опять противоречие!
Здесь, возле Варгаона, после сражения Кхирхи, махраты схватили капитана Вогана (Vaughan) и брата его, которых и повесили.
На другой день мы поехали в Чинчор, или по здешнему Чинчвод. Это место знаменито в религиозных записях Деккана, так как здесь в миниатюре повторяется то же что совершается на большую ногу в Ллассе, в Тибете: как Будда воплощается в каждого нового Далай-Ламу, так здесь Шива дозволяет сыну своему Гёнпати (богу мудрости с головой и хоботом слона) воплощаться в старшего сына того или другого браминского семейства. Тут ему выстроили богатый храм, и более двухсот лет в нем живут и принимают поклонения аватары (воплощения) Гёнпати. Дело было так:
Около 250 лет тому назад, бедная чета браминов получила во сне от бога мудрости обещание, что он воплотится в их старшего сына. Мальчик был назван в честь бога Маробой (один из его титулов). Мароба вырос, женился и нажил несколько сыновей. Затем бог повелел ему во сне оставить свет и поселиться в пустыне. Там, в продолжение 22 лет, Мароба, творил по преданиям, удивительные вещи, и слава его стала расти. Он поселился в непроходимой джонгле, в углу дремучего леса покрывавшего в те времена Чинчвод. Гёнпати явился ему ещё раз и обещал вселяться в его потомков в продолжение семи поколений. Чудесам его нет границ; его стали наконец боготворить и построили ему этот великолепный храм. Наконец Мароба приказал похоронить себя живого, в сидячем положении и с книгой в руке, строго завещав никогда не открывать его гробницы, грозя ужасным проклятием ослушнику. После похорон Маробы, Гёнпати воплотился в его старшего сына; тот в свою очередь стал также кудесить. Таким образом Мароба Део (бог) I был замещен Чинтамоном Део I. У этого бога было восемь жен и восемь сыновей; старший из них, Нараян Део, производил такие фокусы, что слава его дошла до императора Аламгира. Дабы испробовать меру его божественности Аламгир послал ему в дань кусок коровьего хвоста (самое греховное прикосновение индуса), завернутого в богатейшие материи и платья. Когда последние были развернуты, Нараян окропил их водой и вместо греховного хвоста, в узле нашли букет жасмина. Император был так доволен этим превращением, что даровал богу в вечные времена восемь деревень для его содержания. Нараяну наследовал Чинтамое Део II, а ему Дармадхар и наконец Нараян II. Последний навлек на себя проклятие Гёнпати, разрыв могилу Маробы. Поэтому сын его (последний из богов) и умирает теперь без наследника… Мы увидели сидящего на возвышении старика лет девяноста. Его голова тряслась, а глаза, вследствие постоянное потребления опиума, бессмысленно были устремлены на нас, ничего не видя. В ушах, на шее и на пальцах ног блестели драгоценные камни, а вокруг валялись жертвоприношения. Нас заставили снять обувь прежде чем подойти к этой разрушающейся святыне.
В тот же вечер мы вернулись в Бомбей. Через два дня мы готовились пуститься в наше далекое путешествие в северо-западные провинции, и наш маршрут казался самым привлекательными. Мы приготовлялись увидать Настик, один из немногих городов, упоминаемых греческими историками, его пещеры и башню Рамы; посетить Аллахабад, доисторическую столицу Лунной династии; древнюю Праягу, построенную при слиянии священного Гангеса и Джумны; Бенарес, город 5000 храмов и стольких же обезьян; Каунпур, прославленный кровавым мщением Нана Саиба, и развалины города Солнца, разрушенного, по мнению Колебрука, около 6000 лет тому назад; Агру и Дельхи, и затем, объехав весь Раджастхан с его тысячами такурских укрепленных замков, крепостей, разрушенных городов и легенд, намеревались проехать в Лахор, столицу Пенджаба, и остановиться, наконец, в Амрутсере. Там, в Золотом Храме, построенном посреди озера «Бессмертия», должна была состояться первая встреча членов нашего «Общества» — браминов, буддистов, сикков, словом, представителей тысячи и одной секты двухсот сорока пятимиллионной Индии, которые все, более или менее, сочувствовали нашему теософическому Обществу братства со всем человечеством.

Сноски
________________________________________
1. Нана Фарнавиза был первым министром пешвы, молодого Махадева Рао, которого он так строго держал в руках, что тот, после публично полученного от него выговора, утром 26 октября 1796 г., бросился вниз с террасы своего замка, в Пуне, и умер.
2. Один из последних в этом роде политико-дипломатических фокусов, но один из самых неблаговидных, иудопредательских, был совершен нашими друзьями англичанами в 1857 году. Во время мятежа. Изо всех независимых и опасных для них принцев, махараджа Синдья оставался наиболее преданным и верным англичанам. Понадобилась им – в виду собственной безопасности от сипаев Синдьи, которых тот насилу сдерживал, — известная своей силой и неприступностью крепость расположенная на горе почти над самым дворцом махараджи. Эту крепость англичане никогда не успевали взять, да и не пытались. Пользуясь благорасположением Синдьи и его искренним желанием помочь союзникам, они выпросили крепость у него на время, поклявшись честным словом очистить ее тотчас же по подавлении мятежа. Синдья – истый махрат, то есть жесткий и неумолимый со врагом, но готовый пожертвовать жизнью дабы исполнить раз данное союзнику и другу слово. Он согласился. Англичане овладели знаменитою крепостью, в которую их ввел сам махараджа: мятеж усмирили, а через год он стал просить правительство отдать ему назад крепость. Но вот уже прошло 22 года, а англичане, под разными предлогами, все еще «не сдали квартиры», откуда им так удобно наблюдать за их любезным союзником. А теперь, как известно, затевают даже уничтожить и армию Синдьи.