«Путь» декабрь 1887 год

В двух частях
ЧАСТЬ II.
При переходе ко второй части «Фауста» мы находим значительное изменение характера произведения; сугубый интерес к личной карьере Фауста уменьшается, границы пространства и времени становятся все более расплывчатыми и нечеткими; мы переходим от, как Мефистофель называет, меньшего к большему миру. Для второй части характерна деятельность в государстве и в человечестве в целом. Мы видели борьбу в сознании Фауста, потом в семье и в ограниченных общественных отношениях, показанных в эпизоде с Гретхен. Фауст обращается от забот о собственном очищении к чему-то более высокому, и мы видим, что все становится шире. События первой части охватывали короткий промежуток времени и разворачивались в пределах или вблизи немецкого города какого-то средневекового периода. Теперь мы видим средневековых императоров и их дворы, Елену и Менелая. Намеки на людей нынешнего века смешаны достаточно упорядоченно с точки зрения их поэтического и внутреннего значения, но без какого-либо учета хронологии. Согласно основной сюжетной линии, если это так можно назвать, этой части следует средневековая легенда о Фаусте. Изготовление золота, перенесение Елены, победа в битве и смертельная борьба с дьяволом приведены здесь, но с гораздо более высоким и всеобъемлющим значением. Изготовление материального золота превращается в миф о промышленности, о богатстве современного прогресса; руководствуясь идеалом, оно благотворно для всех; но когда богатство ищут лишь для себя, оно разрушительно для ищущего и для всех. Перенесение «чертовки» Елены из собственного дома Мефистофеля превращается в проявление любви к прекрасному и культуре, как необходимому этапу в прогрессе человечества.
Победа в битве за императора превращается в изучение истинных и ложных правлений; а последняя сцена преобразуется из провозглашения дьяволом выигранного пари в окончательную победу бескорыстной деятельности. Через все это проходит сюжетная линия «Фауста», не всегда хорошо видная, но всегда развивающаяся.
Введение во вторую часть показывает Фауста, спящего среди форм и духов яркой, естественной жизни стихий. Они должны стереть из его памяти воспоминание о прошлом, чтобы он смог проснуться к новой жизни. В этом можно увидеть большое сходства с субъективным состоянием между двумя воплощениями, когда печальные воспоминания прошлого постепенно исчезают, и человек начинает новую жизнь с обновленной энергией. Итак, Фауст просыпается, оглядывая с восторгом яркий пейзаж. В его монологе мы будем отмечать строки, показывающие его измененное психическое состояние.
Опять ты, жизнь, живой струёю льёшься,
Приветствуешь вновь утро золотое!
Земля, ты вечно дивной остаёшься:
И в эту ночь ты в сладостном покое
Дышала, мне готовя наслажденье,
Внушая мне желанье неземное
И к жизни высшей бодрое стремленье.
Проснулся мир – и в роще воспевает
Хор стоголосый жизни пробужденье.
Туман долины флёром одевает,
Но озаряет небо предо мною
И глубь долин. Вот ветка выступает,
Не скрытая таинственною мглою;
За цветом цвет является, ликуя,
И блещет лист трепещущей росою.
О чудный вид! Здесь, как в раю, сижу я!

А там, вверху, зажглися гор вершины,
Зарделись, час веселый торжествуя.
Вы прежде всех узрели, исполины,
Тот свет, который нам теперь сияет!
Но вот холмы и тихие долины
Веселый луч повсюду озаряет,
И ниже все светлеют очертанья.
Вот солнца диск! Увы, он ослепляет!
Я отвернусь: не вынести сиянья.

Не так ли в нас высокие стремленья —
Лелеют часто гордые желанья
И раскрывают двери исполненья,-
Но сразу мы в испуге отступаем,
Огнем объяты и полны смущенья:
Мы светоч жизни лишь зажечь желаем,
А нас объемлет огненное море.
Любовь тут? Гнев ли? Душно; мы страдаем;
Нам любо, больно в огненном просторе;
Но ищем мы земли — и пред собою
Завесу снова опускаем в горе.

К тебе я, солнце, обращусь спиною:
На водопад сверкающий, могучий
Теперь смотрю я с радостью живою;
Стремится он, дробящийся, гремучий,
На тысячи потоков разливаясь,
Бросая к небу брызги светлой тучей.
И между брызг как дивно, изгибаясь,
Блистает пышной радуга дугою,
То вся видна, то вновь во мгле теряясь,
И всюду брызжет свежею росою!
Всю нашу жизнь она воспроизводит:
Всмотрись в нее — и ты поймешь душою,
Что жизнь на отблеск радужный походит. (1)

Больше нет противоречий между стремлением видеть непосредственно истину и отрицанием возможности истины. Он понимает, что истина существует, но также понимает, что, прежде чем увидеть ее непосредственно, он должен научиться видеть свое отражение в каждой части многообразной жизни, окружающей его.
Нам не нужно останавливаться на следующем действии, «Мифе о промышленности», мы лишь отметим, что благодаря предложениям Фауста использовать природные ресурсы, представленные в виде сокровищ, спрятанных в земле, двор императора обогащается, и каждый чувствует себя богатым. А теперь Фауст должен увеселять императора, вызвав на сцену Париса и Елену. Иначе говоря, новое богатство требует художественного отображения, но оно не может создавать прекрасное в искусстве, оно может только требовать его в обмен на деньги. Фауст при помощи Мефистофеля должен представить его. Для того чтобы сделать это, он должен спуститься к «Матерям», «царящим в пустыне» в пустоте и забвении. Мефистофель называет то, где они живут, ничем. Фауст логически заключает, что то, что Мефистофель, являясь духом отрицания, называет ничем, должно определенно являться чем-то; так же, как в математике, произведение двух отрицательных величин дает положительную величину; и он восклицает: «В твоем ничто, найду, возможно, все». И в самом деле, то, что, кажется для земного ума не существующим, чистой аннигиляцией, может быть для более высокого духовного понимания совершенством бытия. Фауст сумел абстрагироваться от пространства и времени; и из области чистой формы возвращает Елену, олицетворение греческой классической красоты. Но когда он показывает ее двору, он сам настолько очаровывается ею, хотя она – всего лишь призрак, что пытается схватить ее и отобрать ее у Париса, также появившегося с ней призрака. Из-за этого оба призрака мгновенно исчезают, и Фауст падает без чувств.
Фауст теперь полностью верит в истину, скрытую в красоте; прежнее отрицание ума прошло; но, как он часто видел, одно вдохновение не откроет ему истину. Далее мы видим его в старом немецком университете, который он давно оставил. Больше он не отрицает возможность достижения истины; он понимает, что она в красоте, и он должен постепенно восходить к ней, его душа должна постепенно дорасти до нее, делая те же шаги, с помощью которых она развивалась. Так как Елена является идеальным цветком классической культуры и красоты, Фауст должен пройти через те формы, через которые проходили греческие мифы.
Из-за недостатка места, пропуская несколько сцен трагедии, мы приходим к классической Вальпургиевой ночи, где прослеживаем развитие греческой мысли. Во-первых, на Фарсальских полях мы находим целую галерею странных форм, которые хорошо иллюстрируют, как божественное в человеке при восходящем прогрессе постепенно вытесняет животное. Среди этой галереи мифических форм мы впервые встречаем группу из трех восточных форм: грифона, наполовину птицу, наполовину льва; огромного муравья и аримаспов из одноглазого племени. Далее идут египетские сфинксы, в которых при обладании животного человеческое более явно, чем в предыдущей группе. А потом греческие сирены, в которых человеческое преобладает.
Другая группа начинается с водных нимф, чистых детей природы, которые манят Фауста и очаровывают его своей красотой, но не могут удержать его от погони за Еленой, совершенством красоты. Следующим был кентавр Хирон, в котором человек значительно преобладает над животным; полезный как проводник и перевозчик Фауста, но не настолько высок, чтобы привести его непосредственно к Елене или оценить его страсть к ней. Он доставляет Фауста к пророчице Манто, олицетворению идеального, в то время как Хирон олицетворение практического. Он находится беспрестанно в движении, а Манто выражает свой характер в строке: «Да, время мчит, я ж в стороне сижу» (2); она может помочь Фаусту найти Елену, и, когда Хирон наполовину насмешливо говорит ей, что Фауст помешался на Елене, она отвечает:

«Кто хочет невозможного, мне мил». (2)

Выражение Гёте, которое подходит сюда довольно кстати: « Жить в идее — значит обращаться с невозможным так, как будто оно возможно» можно сравнить с одиннадцатым правилом в книге «Свет на Пути»: «Желай только того, что недостижимо». Через обитель Манто Фауст переходит к обители Елены, и мы не видим его больше в настоящем.
В следующей сцене появляется сама Елена; не просто как призрак, а как живая женщина; и, как в первой части мы видели падение и искупление Маргариты, как эпизод в жизни Фауста, хотя это отдельная история сама по себе, так стихи об Елене можно рассматривать отдельно или как часть трагедии о Фаусте. Мы можем считать ее, как только она впервые появилась, идеалом чувственной красоты греческой расы. Так же как Фауст, чтобы добиться ее, должен пройти через большие переживания, так и она, чтобы соответствовать Фаусту, должна изменить характер на более возвышенный.
Троя пала, и Менелай привез назад в Грецию возвращенную из плена жену; его корабль пристал к спартанскому берегу. Он посылает Елену в сопровождении отряда и плененных троянских женщин вперед во дворец, чтобы подготовить все для принесения жертвы богам, как только он приедет. Троянские женщины, которые всегда выступают, как хор, представляют собой чисто чувственный элемент. А Мефистофель представляет отрицательную сторону характера Фауста, для преодоления которого служат все действия трагедии, так что этот хор представляет собой низший аспект характера Елены, и это только потому, что у нее есть способность к чему-то высшему. Она может стать, если научится переносить испытания, достойной женой Фауста. Хор воспевает ее красоту, но она чувствует, что это было причиной всех страданий, обрушившихся на нее, а через нее на ее род и страну. Хор мало печалит прошлое, только бы они могли наслаждаться ярким солнцем и чувственным счастьем настоящего; но ее сердце полно раскаяния за прошлое и опасения на будущее; всемирная слава не приносит ей никакого удовлетворения. Когда она входит во дворец, в котором проходило ее счастливое детство, она не знает, возвращается ли она, как жена и любовница, или как жертва. У семейного очага она видит съежившуюся, отвратительную форму; она поворачивается, чтобы войти в спальню, а чудище вскакивает, преграждая ей путь, настоящий Страж Порога; чудовище Форкиада и хор троянских женщин изливают друг на друга потоки брани. Хор символически представляет чары чувственного удовольствия, а Форкиада их пагубный результат. Хотя они резко отличаются от Елены, в действительности являются части ее собственной природы. Но она выше чувственной тоски, и окажется выше горького раскаяния, которое в виде Форкиады представляет перед ней со жгучей ясностью ее грехи и их ужасные последствия. Раздавленная их тяжестью, она опускается на землю, но снова поднимается, готовая нести заслуженное наказание, не оспаривая справедливость решения. Форкиада побеждена; теперь ей приходится только подчиняться и помогать. Теперь Елена по силе характера подходит Фаусту, к которому ведет ее Форкиада и хор, переходя сразу от классической Греции в средневековые времена. Мы не можем проследить за всем этим, но можем отметить, что все третье действие представляет Фауста, вселенского человека, вобравшего в себя максимально возможную культуру, воплощенную в Елене, и сделавшего культуру своей частью, своей женой. Не является ли это наивысшим достижением для человека? Нет, мы увидим дальше, что это не так. Елена оставляет Фауста в конце этого действия и возвращается к Персефону в Аид. Она исчезает из жизни Фауста, но ее влияние остается навсегда. Хор отказывается следовать за ней в преисподнюю, предпочитая удовольствия солнечного дня, единственное удовольствие, которое они могут понимать; хотя точно зная, что день этот должен скоро закончиться, и они распадутся на элементы, чтобы прекратить свое существование как личности. Только Панталида. предводительница хора, отворачивается от них и спускается в Аид, верная царице. Верная служба и бескорыстная преданность дают ей бессмертие, которое теряют ее подруги. Так как схождение в Аид – это только потеря Фаустом сознания, но не жизни. Субъективное сознание в дэвачане, возможно, как мы знаем, гораздо сильнее, чем сознание объективного мира, который мы слишком часто рассматриваем как единственно реальное.
Фауст одержал победу в самой высокой культуре, но она не увенчает его пути, а будет проклятием, если он остановится. Если он не обратится и не использует все, что приобрел в бескорыстных целях, он все же проиграет пари Мефистофелю. Как в притче о драгоценном камне: (3) «Тот, кто не рассказывает о своем драгоценном камне и не делится им со всеми людьми, должен его потерять», и «ни один человек не может сберечь камня, если не отдаст его».
«Все истинное и красивое должно служить добру».
Как мы читаем в примечаниях к книге «Свет на Пути»: «Невозможно помогать другим, пока не приобретешь собственной уверенности».
Четвертое действие показывает работу Фауста ради окружающего его мира. Он придумал план, чтобы отвоевывать сушу у моря, где бы он мог развить свою деятельность; его личная культура должна служить интересам всех людей. С этой целью он присоединяется к императору, находящему в затруднении из-за восстания, которое угрожает свергнуть государство и церковь. Фауст добивается победы над повстанцами, сохраняет древний установленный порядок, который реорганизует со всеми старыми злоупотреблениями. Фаусту подарили полоску земли, где он надеется создать новую цивилизацию, но не насильственным свержению, а путем постепенного расширения и прогресса.
В пятом действие мы находим его очень старым человеком, по-прежнему неудовлетворенным; нигде он не испытал такого момента, который бы отвечал его пари с Мефистофелем. Мефистофель сам в последнее время особенно не выделялся; он больше не руководил Фаустом и едва ли был чуть больше, чем неохотным слугой. Верный своему духу отрицания, он издевается над задачами, которые ставит перед собой Фауст, но все больше и больше он соответствует описанию, данному о себе в первом действии. «Часть вечной силы я, всегда желавший зла, творившей лишь благое». (1)

Наконец, приходит к Фаусту последняя битва со старостью и слепотой, с «Заботой», в данном случае тревогой за будущее состояние после смерти. Фауст непобедим.

«От демонов труднее нам всего
Отделаться: крепка их цепь, конечно;
Но, грозно-низкая Забота, твоего
Могущества я не признаю вечно!». (1)

Он спешит закончить работу по созданию счастливого дома для неисчислимых поколений, и вдохновленный видением будущих веков, произносит фразу, выражающую высший момент блаженства. Обещание Мефистофелю теперь буквально исполнено. Жизнь Фауста на земле закончена он падает без признаков жизни. Но сделка выполнена лишь буквально. Фауст получил удовлетворение не от избытка чувств, не от эгоистичного удовольствия, пусть даже самого высокого. Чистая бескорыстная радость, он отождествил личность со всем. Это – истинное братство человечества; никакое искушение Мефистофеля не могло бы добиться этого. Фауст умирает освобожденным от всякого личного желания, не в надежде на награду в будущей жизни и без неудовлетворенной тоски по земле.
В первой части хор ангелов на Пасху пел песню о любви, но она была встречена отрицанием и неверием Фауста. Теперь воспеваются те же самые песни о любви, но в ответ отрицание исходит от Мефистофеля. В первой сцене Мефистофель еще не был развит внешне, но все еще содержался в душе Фауста; постепенный процесс эволюции Мефистофеля из Фауста и освобождение последнего от его влияния является сюжетом всей трагедии. Итак, наконец, Фауст отвечает духам любви на их приглашение. Он полностью очистил себя от духа отрицания, который равен духу себялюбия и ограничения. По мере того как ангелы поют «Спасен высокий дух от зла
произведеньем божьим. Чья жизнь в стремлениях прошла, того спасти мы можем». Мы видим, что пророчества пролога сбылось:

«Знай: чистая душа в своём исканье смутном
Сознанья истины полна!» (1)

В заключительной сцене душа Фауста возносится вверх из сферы в сферу духовной славы, к самой царице Неба. Мы снова видим дух, «когда-то называемой Гретхен», который задолго до того, взывавший в отчаянии к Деве с просьбой о помощи, и теперь снова обращавшийся почти с теми же словами, но на этот раз радостно прося разрешения приветствовать любимого человека, ослепленного новым днем.
Как у Фауста, так и у Маргариты, эго растворилось в чистой преданной любви. По слову Mater Gloriosa (4) она поднимается в высшие сферы, чтобы увлечь его за собой. Поет мистический хор, подводя итог всей замечательной трагедии, смысл которой каждый должен чувствовать сам в меру своего понимания, но вряд ли его можно выразить словами.

Alles vergaengliche
Ist nur ein Gleichniss.
Das Unzulaengliche
Hier wird’s Ereignis.
Das Unbeschreibliche
Hier ist es gethan;
Das Ewig-weibliche
Zieht uns heran.

Все быстротечное —
Символ, сравненье.
Цель бесконечная
Здесь — в достиженье.
Здесь — заповеданность
Истины всей.
Вечная женственность
Тянет нас к ней. (2)

СНОСКА:
1. Перевод Н. Холодковского
2. Перевод Б.Пастернака.
3. «Папирус – драгоценность», Путь, Т. I, стр. 359
4. Лат. Славная Матерь. Прим. пер.