[«Люцифер», Т. V, № 26, октябрь 1889 года, стр. 125-129].

Мы находим в одном очень старом письме Учителя, написанном много лет назад члену Теософского общества, следующие глубокомысленные строки о душевном состоянии умирающего человека: [1]

«В последний момент вся жизнь отражается в нашей памяти и всплывает из всех забытых углолков и закоулков картина за картинкой, одно событие за другим. Умирающий мозг сильным высшим импульсом вытесняет память, и память точно восстанавливает каждый отпечаток, доверенный ей в период деятельности мозга. Тот отпечаток и мысль, которые были самыми сильными, естественно становятся самыми яркими и, так сказать, переживают все остальные, которые теперь пропадают и исчезают навсегда, чтобы вновь появиться, но только в дэвачане. Ни один человек не умирает безумным или без сознания, как утверждают некоторые физиологи. Даже у сумасшедшего или человека во время приступа белой горячки в момент смерти бывает мгновение совершенного ясного сознания, хотя он не может сказать об этом присутствующим. Человек может часто казаться умершим. И всё же от последнего удара пульса и биения сердца до того момента, когда последняя искра животного тепла покидает тело, мозг продолжает работать, и эго проживает в эти несколько коротких секунд снова всю свою жизнь. Говорите шепотом у смертного одра и оказавшиеся в торжественном присутствии смерти. Особенно вы должны хранить молчание сразу после того, как смерть наложила свою хладную руку на тело. Говорите шепотом, говорю я, чтобы не нарушить журчание мысли и не помешать напряженной работе прошлого, отбрасывающего своё отражение на завесу будущего…».

Приведённому выше утверждению не раз решительно противостояли материалисты. Они утверждали, что и биология, и (научная) психология против этой идеи, и хотя у последней не было никаких убедительных данных, на которые можно было бы опереться в такой гипотезе, первая отвергла эту идею как пустое «суеверие». Между тем даже биология обречена на прогресс, и об этом мы узнаём из ее последних достижений. Доктор Ферре совсем недавно представил Биологическому обществу Парижа очень любопытный доклад о душевном состоянии человека в момент смерти, что удивительно подтверждает вышеприведённые строки. В самом деле, д-р Ферре обращает особое внимание биологов именно на необычный феномен жизненных воспоминаний и на внезапное появление «картинки за картинкой» на голых стенах памяти, из всех её давно заброшенных и забытых «уголков и закоулков». Нам нужно отметить лишь два из многочисленных примеров, приведённых этим учёным в своём докладе, чтобы показать, насколько правильны с научной точки зрения те учения, которые мы получаем от наших восточных Учителей.

Первый случай — смерть чахоточного, болезнь которого развилась вследствие поражения позвоночника. Сознание уже покинуло человека, когда, возвращённый к жизни двумя инъекциями одного грамма эфира, больной слегка приподнял голову и заговорил быстро на фламандском языке, которого никто из окружающих, да и он сам, не понимал. Ему дали карандаш и кусок белого картона, и он очень быстро написал несколько строк на этом языке (совершенно грамотно, как потом выяснилось), — упал и умер. При переводе оказалось, что это письмо относится к весьма прозаическому делу. Он вдруг вспомнил (писал он), что с 1868 года (т. е. более двадцати лет) задолжал одному человеку пятнадцать франков, и требовал, чтобы они были уплачены.

Но зачем писать свое последнее желание по-фламандски? Умерший был уроженцем Антверпена, но в детстве покинул свою страну, так и не зная языка, и, проведя всю жизнь в Париже, мог говорить и писать только по-французски. Очевидно, вернувшееся к нему сознание, та последняя вспышка памяти, представшая перед ним, как в ретроспективной панораме всей его жизни, вплоть до того пустяка, что он двадцать лет назад занял у друга несколько франков, исходили не только из его физического мозга, а скорее из его духовной памяти, памяти высшего Эго (манаса или перевоплощающейся индивидуальности). Дополнительным доказательством является то, что он заговорил и написал на фламандском языке, который он слышал в тот период жизни, когда сам ещё не мог говорить. ЭГО почти всеведуще по своей бессмертной природе. Ведь материя есть не что иное, как «последняя степень и как тень существования», как говорит нам Равессон, член Французского института.

Перейдём к нашему второму случаю.

Другой больной, умирающий от легочной чахотки и также приведённый в сознание инъекцией эфира, повернул голову к жене и быстро сказал ей: «Ты теперь не найдёшь эту булавку; с тех пор поменяли все полы». Сказанное относилось к потере булавки для шарфа восемнадцать лет назад, к столь ничтожному факту, что о нём почти забыли, но который не преминул воскреснуть в последней мысли умирающего, который выразив увидённое словами, вдруг замолк и испустил последний вздох. Таким образом, любое из тысячи мелких ежедневных событий и происшествий долгой жизни, казалось бы, может быть вызвано слабо мерцающим сознанием в высший момент растворения. Долгая жизнь, возможно, проживается заново в течение одной короткой секунды!

Можно отметить третий случай, ещё больше подтверждающий утверждение оккультизма, который сводит все подобные воспоминания к мыслительной силе индивидуума, а не к силе личностного (низшего) Эго. Девушка, которая до двадцати двух лет была лунатиком, выполняла в часы сомнамбулического сна самые разнообразную работу по дому, о чём она не помнила при пробуждении.

Среди других психических побуждений, которые проявлялись только во время её сна, была совершенно чуждая её состоянию бодрствования склонность к скрытности. Во время бодрствования она была до некоторой степени открыта и откровенна, и весьма небрежно относилась к своим личным вещам. Но в сомнамбулическом состоянии она брала свои вещи или то, что находилось в пределах её досягаемости, и прятала их с искусной хитростью. Эта привычка была известна её друзьям и родственникам, а также двум сиделкам, которые годами наблюдали за её действиями во время таких прогулок, и ничего не исчезало, кроме того, что можно было легко вернуть на своё обычное место. Но в одну жаркую ночь, когда сиделка заснула, девушка встала с постели и прошла в кабинет отца. Последний, известный нотариус, в ту ночь работал допоздна. Когда он ненадолго отлучился из кабинета, вошла сомнамбула и умышленно завладела завещанием, оставленным открыто на столе, а также суммой в несколько тысяч фунтов в облигациях и банкнотах. Она спрятала их в двух полых фиктивных колоннах, установленных в библиотеке под пару настоящим, и, совершив кражу до возвращения отца, она вернулась в свою комнату и легла в постель, не разбудив всё ещё спавшую в кресле сиделку.

В результате, поскольку няня упорно отрицала, что её молодая госпожа выходила из комнаты, подозрение было снято с истинной виновницы, и деньги вернуть не удалось.

Утрата завещания повлекла за собой судебный процесс, который почти разорил её отца и совсем испортил его репутацию, а семья оказалась в большом затруднении. Примерно девять лет спустя девушка, которая уже семь лет до этого перестала быть сомнамбулой, впала в чахотку, от которой, в конце концов, и умерла. На смертном одре у неё приподнялась завеса, которая висела перед её физической памятью; проснулась божественная проницательность; перед внутренним взором пронеслись картины её жизни; среди прочего она видела сцену своей сомнамбулической кражи. Когда она внезапно очнулась от забытья, в котором пролежала несколько часов, её лицо отражало признаки какого-то ужасного внутреннего волнения, и она вскрикнула: «Ах! что я наделала?… Это я взяла завещание и деньги… Идите и поищи в фиктивных колоннах в библиотеке, это я…». Она так и не закончила фразу, потому что само это возбуждение убило её. Но поиски предприняли, и завещание с деньгами были найдены в дубовых колоннах, как она и сказала. Что делает этот случай ещё более странным, так это то, что эти колонны были так высоки, что, даже стоя на стуле и имея в своём распоряжении достаточно времени вместо нескольких мгновений, сомнамбула не смогла бы дотянуться до верха, чтобы бросить предметы в полые колонны. Следует отметить, однако, что впадающие в экстаз люди и конвульсионеры (см. Convulsionnaires de St. Médard et de Morzine) [2], по-видимому, обладают необычной способностью взбираться на глухие стены и подпрыгивать даже до верхушек деревьев.

Если допустить изложенные факты, не заставят ли они поверить нас, что сомнамбула обладает собственным разумом и памятью, помимо физической памяти бодрствующего низшего Я, и что именно первые обладают памятью in articulo mortis[1], так как тело и физические чувства в этом случае перестают функционировать, а разум постепенно отключается, следуя путём психического и, в последнюю очередь, духовного сознания? А почему бы и нет? Даже материалистическая наука теперь начинает признавать за психологией многие факты, которые двадцать лет назад она бы напрасно умоляла науку признать. «Реальное существование, — говорит нам Равессон, — жизнь, для которой всякая другая жизнь — лишь несовершенная схема, нечёткий набросок, — это существование души». То, что широкая публика обычно называет «душой», мы называем «перевоплощающимся Эго». «Быть ​​— значит жить, а жить — значит проявлять волю и мыслить», — говорит этот французский учёный. [3] Но если, в самом деле, физический мозг – лишь ограниченная область, сфера для быстрых вспышек неограниченной и бесконечной мысли, то нельзя сказать, что в нём зарождается воля или мысль, даже согласно материалистической науке, поскольку как Тиндаль, так и многие другие признают существование непреодолимой пропасти между материей и разумом. Дело в том, что человеческий мозг — это просто канал между двумя планами (психическо-духовным и материальным), через который всякая абстрактная и метафизическая мысль просачивается от манасического сознания вниз к низшему человеческому сознанию. Поэтому никакое представление о чём-то бесконечном и абсолютном не умещается и не может уместиться в нашем мозгу, вследствие его возможностей. Они могут точно отражаться только нашим духовным сознанием, чтобы затем более или менее слабо проецироваться на скрижали нашего восприятия на этом плане. Таким образом, в то время как записи даже важных событий часто стираются из нашей памяти, самое пустяковое действие нашей жизни не может исчезнуть из памяти «души», так как оно для нее не ПАМЯТЬ, а всегда присутствующая реальность на том плане, который находится вне наших представлений о пространстве и времени. «Человек есть мера всех вещей», — сказал Аристотель; и, конечно же, он не имел в виду под человеком форму из плоти, костей и мускулов!

Из всех глубоких мыслителей эту мысль лучше всех выразил Эдгар Кинэ, автор книги «La Création» «Сотворение мира» [4]. Говоря о человеке, исполненном чувств и мыслей, которых он либо совсем не осознаёт, либо ощущает только как смутные и неопределённые отпечатки, он утверждает, что человек осознаёт лишь весьма малую часть своего нравственного существа. «Мысли, которые приходят к нам, но которые мы не можем определить или сформулировать, будучи однажды отвергнутыми, ищут убежища в самом корне нашего существа»… Преследуемые настойчивыми усилиями нашей воли, «они отступают перед ней ещё дальше, ещё глубже, кто знает какие, в какие фибры, в которых они остаются царствовать и поражать нас непрошено и неведомо для нас самих… ».

Да, они становятся такими же незаметными и недосягаемыми, как вибрации звука или цвета, когда они выходят за пределы обычного диапазона. Невидимые и ускользающие от нас, они всё же действуют и, таким образом, закладывают основы наших будущих действий и мыслей и обретают господство над нами, хотя мы можем никогда о них не думать и часто не подозреваем о самом их существовании и присутствии. Нигде Кинэ, великий исследователь природы, не кажется более близким к истине в своих наблюдениях, чем когда говорит о тайнах, которыми мы все окружены: клетках, наших нервах и фибрах. «Не нужно, — добавляет он, — искать неизвестное, углубляясь в царство звёзд, когда здесь, рядом с нами и в нас покоится недосягаемо…. Так же как наш мир большей частью состоит из невидимых существ, которые являются реальными строителями его континентов, точно так же и человек».

Истинно так, поскольку человек представляет собой связку смутных и неосознанных для него восприятий, неопределённых чувств и неправильно понятых эмоций, вечно забываемых воспоминаний и знаний, которые становятся на поверхности его плана — невежеством. И хотя физическая память у здорового человека часто бывает затуманена, один факт вытесняет другой, более слабый, в момент великой перемены, которую человек называет смертью, то, что мы называем «памятью», по-видимому, возвращается к нам во всей своей силе и полноте.

Разве это не связано, как только что было сказано, просто с тем, что, по крайней мере, на несколько секунд наши две памяти (или, вернее, два состояния, высшее и низшее состояние сознания) сливаются воедино, образуя, таким образом, одно целое, и умирающий оказывается на плане, где нет ни прошлого, ни будущего, но всё есть одно настоящее? Память, как мы все знаем, наиболее крепка в отношении ранних ассоциаций, тогда, когда будущий человек всего лишь ребёнок и скорее душевный, чем телесный; и если память является частью нашей души, то, как где-то сказал Теккерей, она в силу необходимости должна быть вечной. Ученые отрицают это; мы, теософы, утверждаем, что это именно так. У них в подтверждении своих убеждений есть лишь отрицательные доказательства, а у нас есть – бесчисленные факты подобные только что приведённым в трёх описанных нами случаях. Звенья причинно-следственной цепочки по отношению к разуму есть и всегда должны оставаться terra incognita для материалиста. Ведь если они уже пришли к глубокому убеждению в том, что, как говорит Поуп,

«Мысли в бесчисленных полостях мозга

Связаны множеством скрытых цепочек…».

— но если они ещё не в силах обнаружить этих цепочек, то, как могут они надеяться разгадать тайны высшего, духовного разума!

Е. П. Б.

 

СНОСКИ:

[1] Е.П.Б. ссылается здесь на письмо Учителя К.Х., полученное А. П. Синнеттом примерно в октябре 1882 года, когда тот находился в Симле, Индия. Это очень длинное послание, и оно содержит ответы на вопросы, присланные Синнеттом. Эти вопросы и ответы Учителя можно найти в «Письмах Махатм А. П. Синнетту», Письма 23а и 23b. Синнетт спрашивает:

(16) Вы пишите: «Запомните, что мы сами создаём себя, наш дэвачан и авичи, и в основном в последние дни и даже моменты нашей наделённой сознанием жизни».

(17) Но разве мысли, которые могут придти в голову в последний момент, обязательно зависят от преобладающего характера прошлой жизни? В противном случае может показаться, что характер дэвачана или авичи человека может быть несправедливо по капризу случая определён изменением, которое в последний момент выделило какую-то особую мысль?»

На это Учитель отвечает:

«(16) У индусов широко распространено поверье, что будущее состояние человека до рождения и его рождение формируются последним желанием, которое у него может быть в момент смерти. И это последнее желание становится самым ярким и, так сказать, переживает все остальные, которые теперь пропадают и исчезают навсегда, чтобы снова появиться, но только в дэвачане. Ни один человек не умирает безумным или без сознания, как утверждают некоторые физиологи. Даже у сумасшедшего или человека во время приступа белой горячки в момент смерти бывает мгновение совершенного ясного сознания, хотя он не может сказать об этом присутствующим. Человек может часто казаться умершим. И все же от последнего удара пульса и биения сердца до того момента, когда последняя искра животного тепла покидает тело, мозг продолжает работать, и эго проживает в эти несколько коротких секунд снова всю свою жизнь. Говорите шепотом присутствующие у смертного одра и оказавшиеся в торжественном присутствии смерти. Особенно вы должен хранить молчание сразу после того, как смерть наложила свою хладную руку на тело. Говорите шепотом, говорю я, чтобы не нарушить журчание мысли и не помешать напряженной работе прошлого, отбрасывающей свое отражение на завесу будущего….»

(17) Иначе и быть не может. Опыт умиравших (в результате утопления и других несчастных случаев), но возвращённых к жизни людей почти во всех случаях подтверждает нашу доктрину. Такие мысли непроизвольны, и мы можем управлять ими не больше, чем могли бы управлять сетчаткой глаза, чтобы не дать ей воспринять тот цвет, который влияет на неё больше всего».

Сразу после приведённого выше предложения следует отрывок, цитируемый Е.П.Б.

[2] Возможно, что эта ссылка на французском языке указывает на описание этих конвульсий де Мирвилем в его книге «Des Esprits» «О духах», Т. I, стр. 159 и далее (3-е изд., Париж, 1854 г.); однако это точно не установлено.

[3] Rapport sur la Philosophie en France au XIXme Siècle.

[4] Т. II, стр. 377-78

[1] В момент смерти (лат.)