Относительно конечных устремлений воли и альтруистических чувств
Эффективный анализ анатомии и динамики альтруизма в повседневной
жизни. Замечательное исследование практической природы шестого принципа
или духовной души в людях, и как она взаимодействует с другими уровнями сознания.
(ККА)
000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000
«…Никакое мнение или суждение не может побудить к действию
без предварительного желания достичь какой-либо цели».
I
После такого длинного перечисления различных чувств или способностей восприятия[1], с помощью которых великое множество объектов может быть причиной удовольствия или страдания, или какого-то рода счастья или несчастья, и такого же перечисления многих вариантов предрасположенности воли или тенденций желаний человеческая природа должна казаться очень сложной и запутанной структурой, если мы не сможем обнаружить какой-то порядок и субординацию между этими силами и тем самым различить, какая из них естественным образом подходит для управления. Об этом мы поговорим в следующих главах.
Во-первых, понимание или способность размышлять, сравнивать, судить, позволяет нам различать тенденции различных чувств, влечений, действий и чувства удовлетворения либо к нашему собственному счастью, либо к счастью других людей, а также сравнительную ценности любого объекта, любого чувства удовлетворения. Эта способность позволяет судить о средствах или второстепенных целях, но о конечных целях не может быть никакого рассуждения. Мы останавливаемся на них посредством некоего непосредственного предрасположения или устремления души, которое по очерёдности действий всегда предшествует всякому рассуждению; так же как никакое мнение или суждение не может побудить к действию, если нет предварительного желания достичь какой-либо цели.
Если бы в человеческой душе не было другого конечного стремления или желания, кроме стремления каждого человека к своему собственному счастью, то тогда успокоенное себялюбие,[2] имеющее здравый смысл в качестве своего министра или советника для выбора средств, было бы единственным ведущим процессом, которому природа явно предназначила управлять всеми другими чувствами и сдерживать их, удерживая их в подчинении согласно своей цели. Но тогда бы цель устанавливалась этим конечным стремлением без всякого рассуждения.
Это излюбленный принцип очень многих авторов, и он радует своей простотой. Но эти авторы дают очень разные и противоречивые описания личных удовольствий или счастья, испытываемых в занятиях, которые мы обычно считаем добродетельными. Некоторые считают единственным мотивом всех занятий или действий, даже самых почётных, единственной намеченной ими, к конечном счёте, целью какую-то земную выгоду, какие-то телесные удовольствия или средства для их достижения. Таков был принцип киренаиков[3], а возможно, и эпикурейцев, и таков же принцип некоторых современников. Другие говорят, что мы желаем добра другим людям или обществу просто в качестве средства для нашей собственной безопасности и процветания; третьи называют это средством для получения более тонких собственных удовольствий через симпатию другим людям в их счастье, а четвёртые считают нашей целью удовольствие, которое мы получаем от почестей или каких-то наград, которые мы ожидаем за наши услуги либо от Бога, либо от людей.
Но есть ещё более высокая схема; действительно, не допуская никакого другого невозмутимого и решительного стремления души, кроме стремления к своему собственному счастью, можно допустить, что у нас есть дар нравственности и много редких добрых чувств, действительно бескорыстных, ограничивающихся счастьем других людей и зачастую эффективных, когда мы не помышляем ни о каком собственном удовольствии. Но, говорят они, «единственный изначальный источник любого спокойного, преднамеренного культивирования таковых благородных чувств и удовлетворения, получаемого от них, в противовес любым эгоистичным чувствам заключается в следующем – мы испытываем высочайшую радость от одобрения, удовлетворив эти благородные побуждения. Радость эта — более благородна, чем всякая другая, а стремление к ней, проистекающее из невозмутимого эгоистичного стремления, есть вид любой преднамеренной добродетельной цели, хотя сами добрые чувства часто подталкивают нас к дружеским и благородным поступкам без этой мысли».
Это последнее описание даёт прекрасное представление о человеческой природе и её чувствах и оставляет ещё много места для большинства благородных добродетелей; но эта схема не нравится нам своей простотой, как другие схемы, непосредственно относящие всякое побуждение сердца к себялюбию. Её не следует причислять к эгоистичным схемам, так как согласно ей все замечательные добродетели проистекают из бескорыстных, естественных для сердца чувств, однако в более спокойные часы они могут подкрепляться нашими спокойными взглядами и желанием собственного счастья. Но наша задача состоит в том, чтобы найти истину, и пусть схемы или их авторов классифицируют по собственному усмотрению. Ради этой задачи необходимо хорошо рассмотреть как якобы бескорыстные чувства, так и дар нравственности, благодаря которым мы судим обо всех движениях воли, чтобы понять, есть ли в душе, как мы утверждали выше, другое невозмутимое стремление, кроме стремления к собственному счастью, а также рассмотреть многие конкретные чувства, имеющие своей непосредственной и конечной целью благо других людей, безотносительно к какому-либо личному интересу.[4]
II
Невозмутимое себялюбие или стремление каждого индивидуума к собственному счастью является движением воли, не сопровождающимся никаким тревожным ощущением. Но несколько эгоистичных желаний, ограничивающихся конкретными объектами, обыкновенно сопровождаются некоторыми беспокойными ощущениями весьма разной степени[5]; однако эти ощущения отличны от акта воли, с которым они связаны, и отличаются также от мотива желаний. Мотив — это какое-то благо, заключённое в объекте или событии, к которому устремляется желание, и вследствие желания испытывается некоторое беспокойство до тех пор, пока не будет достигнуто это благо. Что касается антипатии, то мотивом является какое-то зло, которое предчувствуют и которого опасаются, но, возможно, ещё не вполне ощущают. Беспокойство также сопровождает антипатию, пока злу не противостать. Перспективы удовольствий или власти, сопутствующие богатству, являются мотивами желания богатства, а не тревожными чувствами, сопровождающими само желание. Эти чувства по своей природе следуют за желанием.
Кроме того, когда мы получаем желаемое, помимо удовольствия, которое можно получить от этого объекта, бывшего мотивом желания, и часто ещё до того, как мы им насладимся, можно извлечь ещё одно удовольствие, непосредственно от успеха дела, по крайней мере, в тех случаях, когда были либо трудности, либо боязнь разочарования. Было бы абсурдно говорить, что радость от успеха была мотивом желания. Мы не могли бы радоваться успеху и не могли бы иметь никаких желаний, если бы мотивом не была перспектива какого-то другого блага. Всем нашим желаниям, альтруистическим или эгоистичным, присущ какой-нибудь мотив, какая-нибудь заранее намеченная цель, отличная от радости при успехе или устранения страданий, вызванных желанием. Иначе все желания были бы самыми фантастическими вещами, какие только можно вообразить, одинаково страстными как к любой мелочи, так и к величайшему благу, так как радость от успеха и устранение беспокойства, вызванного желанием, были бы одинаковыми при обоих видах желаний. Поэтому легкомысленно говорить, что все желания эгоистичны, потому что, удовлетворяя их, мы обретаем радость от успеха и освобождаемся от беспокойных чувств, вызванных желанием.
III
Все признают, что многие действия, полезные для других людей, могут непосредственно исходить из эгоистичного желания вознаграждения в ответ на добрую услугу, а также желания почестей. Можно служить другим людям из страха перед несправедливым насилием или справедливым наказанием. Более того, из-за желания собственного счастья у нас может возникнуть внутреннее незамаскированное желание счастья другому человеку, которого мы считаем средством для собственного счастья. Так, человек желает успеха партнёру в управлении общим капиталом; процветания какой-либо стране или обществу, от которых зависит его состояние; продвижения по службе друга, от которого также ожидают продвижения; успеха и хорошего поведения ученика, которые могут способствовать славе мастера или наставника. Все эти искренние желания благополучия другим могут быть подчинены чьим-то собственным эгоистичным желаниям.
Здесь все соглашаются с тем, что желания блага другим людям, подчинённые желанию собственных земных благ, без всяких других чувств, не имеют в себе ничего добродетельного. Изменение внешних обстоятельств без какого-либо изменения нрава точно так же вызовет желание несчастья другим людям. Главный вопрос состоит в том, подчинены ли чувства, считающиеся альтруистическими, каким-то более тонким интересам, чем земная выгода, и до последнего ограничиваются ими; и они-то представляют по природе (либо сами по себе, либо, возможно, иногда подкрепляемые некоторыми интересными взглядами) непосредственную причину одобрения нравственности.
(Продолжение следует.)
000
Вышеприведенный текст воспроизводит первую часть главы III, Т. I, Книга I Фрэнсиса Хатчесона «Система нравственной философии», издательство Cambridge University Press, 2014 г., факсимильная копия издания 1755 г., см. стр. 38–43. Орфография слов была обновлена. Первая глава книги доступна как самостоятельный раздел на наших совместных сайтах под названием «Конституция человеческой природы». Вторую главу этого труда можно найти в последних номерах журнала «Теософ эпохи Водолея», и вскоре она будет опубликована как самостоятельная статья. Главы IV и V были опубликованы в журнале в виде серии в 2021-2022 гг.
000
[1] Предыдущие главы книги Хатчесона «Система нравственной философии» можно найти в более ранних номерах журнала «The Aquarian Theosophist» и в его статье “The Constitution of Human Nature”. (ККА)
[2] Под самолюбием мы разумеем желание своего собственного счастья, и только это. Часто употребляя слово «любовь» для обозначения уважения, некоторые могут вообразить общепринятое самоуважение или предпочтение нашего нравственного характера и достоинств достоинствам других людей, что противоречит тому, что всегда испытывают скромные и застенчивые люди. (Примечание Ф. Хатчесона)
[3] Киренаика — гедонистская философская школа, основанная в 4 веке до н.э. Аристиппом из Кирены. (ККА)
[4] Буддхический принцип человеческого сознания — наша духовная душа или шестой принцип — общий для всех и безличный. У истинной души нет никаких личных интересов. См. статью Антахкарана, мост в небо. (ККА)
[5] Эгоизм наказывает сам себя. Действия, ограниченные предрассудками, губительны, и для того, чтобы душа могла лучше учиться есть Закон. О динамической связи между желаниями низшего «я» и страданием см. статью Закон симметрии. (ККА)
ПРОДОЛЖЕНИЕ
…Теперь ясно,
IV
- Что любое чаяние или страх у людей, будь то богатство или бедность, честь или позор, телесное удовольствие или страдание, могут быть мотивами только внешних действий или занятий, а не какой-то внутренней доброжелательности или желания собственного счастья, поскольку все мы знаем, что наши внутренние чувства скрыты от других. Только внешнее поведение может быть средством исполнения наших чаяний или уклонения от того, чего мы боимся.
- 2. Поскольку себялюбие может заставить нас желать только того, что кажется средством нашего собственного счастья, вряд ли можно утверждать, что даже самые утончённые интересы являются источником истинной доброжелательности к другим. Если человек осознает высшее удовольствие от одобрения самого себя, возникающие при осознании внутренней доброжелательности и добрых чувств, или убежден, что Божество награждает людей такого нрава, то эти два мотива могут возбудить желание иметь этот полезный набор чувств, чтобы обрести счастье. Итак, можем ли мы по велению воли тотчас же возбудить желаемые чувства, и, исходя из этих мотивов, взрастить добрые чувства. Нельзя возбудить какой-либо характер набора чувств таким образом. Поскольку актом воли нельзя вызвать уважение по отношению к объекту, в котором не видно совершенства, или страха, если нет ничего грозного, или гнева, если нет ничего обидного, или жалости, если нет страданий, или благодарности, если нет доказательств предшествующей щедрости. Так и сознание, полностью настроенное на эгоистичное добро возбуждает в себе добрые чувства по велению своей воли. Должна быть естественная причина прежде того, как может быть возбуждено какая-либо чувство.
Если действительно наши сердца так устроены, как утверждают сторонники бескорыстных чувств, что, являя нашим спокойным мыслям состояние каких-либо чувствительных существ, когда никакое противоречие интересов или злых наклонностей, замечаемых в них, не препятствует естественному движению наших душ, то доброжелательность естественно возникает. Тогда мотивы получения более благородного удовольствия от одобрения самих себя или наград от Бога будут склонять нас к спокойному обращению нашего внимания к состоянию других и преодолеют мелкие назойливые интересы, а также даже устранят препятствия в виде гнева.[1] Те же самые мотивы заставляют нас также исследовать все такие качества превосходства или благого служения других людей, которые являются естественным поводом для более теплых и более нежных чувств. Так, постановления божественных законов могут влиять на наши чувства. Но,
- 3. От себялюбия мы ждём только средств к собственному счастью. А реальное счастье других людей не является ни причиной, ни средством одобрения самих себя, ни наградой от Бога. Наши сердца одобряют нас, и Бог обещает нам награду не потому, что другие на самом деле счастливы, а потому, что у нас такой добрый характер, и мы хорошо поступаем ради них, независимо от того, счастливы они или нет. Таким образом, наше желание удовольствия от одобрения самих себя или божественных наград может вызвать у нас только желание иметь эти чувства и играть подобающую роль. Но такие чувства не могут быть непосредственно вызваны волей; и когда бы они ни возникали, они явно имеют благо других людей в качестве конечной цели, намеченной этими чувствами. Хотя в наших предыдущих советах с самими собой или в размышлениях о внутренней культуре ума мы, возможно, решили, ради нашего собственного совершенствования и высочайшего счастья, поощрять в себе все подобные чувства и обращать наше внимание на все подобные размышления, способные возбуждать их естественным образом, а также игнорировать все низкие назойливые интересы этого мира. Такие благородные чувства часто проявляются там, где не было таких предварительных размышлений и целей их взращивания, а там, где были такие цели, благородное чувство всё равно имеет естественную цель, благо других людей, и опирается на неё; и оно должно существовать в душе прежде всех желаний и намерений его взращивания.
Нет ничего странного или необычного в том, что человек должен испытывать недостаток в некоторых нежных и благородных чувствах – чувстве любви, уважения, благодарности, жалости, покаяния в проступках, в то время как всё же он искренне желает иметь их. Внутренний нрав и набор чувств не возникают сразу по желанию или велению. Было замечено, что люди, пренебрегавшие добродетелями и благочестием, часто при приближении опасности и в других случаях сердечно желают из себялюбия или из страха перед наказанием обрести любовь и благодарность к Богу, милосердие и доброжелательность к ближним, кротость и всепрощающий нрав, и сокрушение о грехах своих; и все же их мучит сознание, что этих наклонностей у них нет. У хороших людей эти чувства проявляются без каких-либо намерений, без стремления к одобрению самих себя или будущему вознаграждению.
Более того, разве некоторые из этих добрых чувств сильнее всего там, где мы менее всего ожидаем почестей от людей, наград от Бога или даже сколько-нибудь значительного одобрения самих себя, как в случае супружеских и родительских чувств, дружбы и благодарности? Как бы ни осуждался их недостаток, эти чувства считаются низшим видом добродетелей, а некоторые из них вообще едва ли считаются добродетелями.
V
Некоторые утверждают, что наши самые великодушные чувства подчинены личному интересу посредством симпатии, которая делает удовольствия и страдания, счастье или несчастье других постоянными причинами удовольствия или страдания нас самих. Мы радуемся, видя других счастливыми, более того, зная, что они счастливы, хотя и на расстоянии. Точно так же и мы испытываем боль или печаль от их страданий. Следовательно, чтобы получить это удовольствие и избежать этой боли, мы испытываем из-за себялюбия, говорят некоторые, внутреннее желание их счастья, искреннее, хотя и подчинённое нашему собственному желанию. Но такая симпатия никогда не может объяснить всех добрых чувств, хотя она, без сомнения, является естественным принципом и прекрасной частью нашей конституции. Там, где только она проявляется, она прямо пропорциональна увиденному или воображаемому бедствию или страданию, независимо от других обстоятельств, в то время как наши благородные чувства находятся в очень разных степенях и пропорциях; мы можем испытывать доброжелательность в меньшей степени к любому неизвестному человеку. Но насколько же сильнее чувство благодарности, любви и уважения к достойному человеку или близкому другу, или родительское чувство? Эта симпатия, если она является причиной всякой любви, должна быть весьма изменчивой склонностью, возрастающей в зависимости от получаемых благ, явных нравственных качеств, близости и кровных уз, ибо доброе чувство внутренней доброжелательности значительно усиливается этими причинами.
Пусть симпатия, естественно, менялась в результате этих причин, но она никогда не могла бы объяснить того мгновенного пыла любви и доброжелательности, который мы испытываем к любой личности, представленной нам как нравственное совершенство, прежде чем у нас возникнут какие-либо мысли или мы не наведём кое-какие справки о её состоянии в момент счастья или несчастья. Предположим, она находится в самых отдалённых уголках земли или на какой-нибудь другой планете. Конечно, мы можем знать намерения души по её устремлениям или чувствам. Является ли наше собственное будущее удовольствие от радости симпатии целью, которой заканчивается всякое доброе чувство и всякое дружеское желание? Ограничивается ли какой-то личной радостью родительская забота или патриотизм, даже когда сознательно жертвуют жизнью ради своей страны? Когда и где такое чувство можно обрести? Лишь мгновение или два, прежде чем смерть унесёт нас от всех человеческих дел, и немногие из нас задумаются о том, в каком состоянии находятся наши оставшиеся в живых. Если бы Бог известил храброго человека, что его смерть наступить в следующее мгновение и что у него больше не будет общих взглядов со смертными или памяти о них, но что он исполнит его последние желания в отношении детей, друзей и страны. Разве не пожелал бы он так же горячо их процветания, как и в любой прежний период жизни, хотя бы его радостные сочувственные мысленные образы и прекратились в следующее мгновение? Как можно объяснить этой схемой те тревоги, нежные рекомендации, советы и пламенные молитвы людей, умирающих за тех, кто был им дорог, хотя они убеждены, что скоро выйдут из этого состояния и не узнают больше о человеческих делах?
Наше сострадание к страждущим людям, очевидно, заканчивается с их облегчением, даже когда мы не обращаем внимания на собственную боль. Прекращение любого желания наступает не только при устранении беспокойства, которое его сопровождает. Таким образом, хотя в природе може существовать некоторая связь между нами и объектами наших нежных чувств, тем не менее, чувство, имеющее объектом их благо, предшествует этой связи и является её причиной. Поэтому мы радуемся счастью нашего ребёнка, нашего друга, нашей страны, потому что прежде мы относились к ним с предельной доброжелательностью. И не поэтому мы любим их и желаем им добра, потому что заметили, что будем испытывать радость из-за их счастья и печаль из-за их несчастья. Отсюда и получается, что чем сильнее была прежде наша любовь и уважение, тем больше будет наша радость по поводу их счастья и наша печаль по поводу их несчастья.
Этого может быть достаточно, чтобы подчеркнуть тот важный момент, что наша природа восприимчива к чувствам, действительно бескорыстным в самом точном смысле, и не находящимся во власти непосредственно себялюбия или не предполагающим никаких личных интересов. Родственные узы, получаемые выгоды, проявленные нравственные достоинства (хотя мы и не замечаем никакой выгоды, извлекаемой из этого для нас) являются естественными причинами этих особых добрых чувств; многое из этого получают незаслуженно; всё имеет своей целью благо других людей; и всё это проявляется в душе, когда у неё нет никаких видов на что-то или рациональных оснований надеяться на какую-либо личную выгоду; и более того, когда всё это вовлекает человека в неприятности и вызывает беспокойство.
VI
Как мы уже отмечали выше, особыми движениями воли к личному благу являются либо спокойные устойчивые чувства, либо бурные страсти; таковы и отдельные движения благородного рода, некоторые из них спокойные, уравновешенные и устойчивые, стремящиеся к счастью своего объекта, будь то индивидуума или общества, не сопровождающиеся бурными чувствами и вызывающие беспокойство только тогда, когда они терпят поражение в своём намерении; другие же беспокойны и сопровождаются неприятными ощущениями. Мы можем продолжить это сравнение.
Так как в человеческом сознании при вспоминании о себе обнаруживается обычно спокойное устремление к личному счастью самого высокого рода, которое он может себе представить; так, мы можем найти подобный принцип благородного вида. Когда при воспоминании в нашем уме складывается понятие о самой великой из возможных систем чувствительных существ и о её высшем счастье, тогда также возникает спокойное устремление желать её, абстрагируясь от всякой связи с нашим личным наслаждением или подчинения ему. Мы обнаружим, что эти два великих устремления, одно — к нашему собственному величайшему счастью, другое — к величайшему общему благу, — независимы одно от другого, каждое способно иметь силу, чтобы сдерживать все личные чувства своего рода и держать их в подчинении.
Но здесь возникает новое недоумение в этой сложной структуре, где эти два принципа, похоже, идут разными путями. Должно ли благородное устремление и все его личные чувства уступать эгоистичному устремлению и находиться под его властью? Должны ли мы потакать их добрым движениям настолько, насколько это допускают личные интересы, и не более того? Или эгоистичное устремление должно уступить дорогу благородному? Или мы можем предположить, что в этой сложной системе есть два основных принципа, которые часто могут противоречить друг другу, не имея какого-либо судьи, который мог бы примирить их различия? Или мы будем отрицать какое-либо первоначальное спокойное устремление к общественным интересам, допуская лишь различные личные высшие добрые чувства, на самом деле, не проистекающие из себялюбия или непосредственно не направленные на личное благо как на их естественную цель. И, тем не менее, во всех наших взвешенных советах относительно общего направления нашего поведения, подчиненного, вместе со всеми особенными аппетитами и страстями эгоистического рода, изначальному устремлению каждого человека к собственному совершенству и счастью? Это последнее, пожалуй, является программой некоторых превосходных авторов, как древних, так и современных.
Утверждать здесь, что посредством нашего рассудка и мышления мы можем понять, каково было намерение Бога, автора нашей природы, во всей этой структуре наших чувств; что он явно имел в виду всеобщее счастье и счастье каждого человека, насколько это совместимо с ним; и что это намерение должно быть нашим правилом и поэтому мы должны сдерживать и контролировать не только все эгоистичные чувства, но даже все благородные личные чувства в таких пределах, каких требует общий интерес – является действительно правильным, но не устраняет трудностей, если только нам сначала не скажут, какому устремлению души, какому мотиву мы должны подчиняться согласно божественным намерениям? Если из желания награды, то эгоистичное спокойное устремление есть единственный основный принцип всех взвешенных советов жизни; если из осознания его нравственного совершенства, из желания подражать ему, из любви и благодарности, то желание нравственного совершенства должно быть высшим первоначальным устремлением. Но это устремление к нравственному совершенству, хотя и является исходным принципом, должно предполагать некоторые предшествующие устремления воли в качестве своей цели. И среди этого всего должен быть кто-то, в ком есть высшее нравственное совершенство, иначе само наше чувство и стремление к нравственному совершенству, поскольку оно может рекомендовать множество отдельных чувств, способных мешать друг другу, снова заведут нас в новый лабиринт растерянности. Решение этих трудных вопросов можно найти путем полного рассмотрения упомянутой выше нравственной способности, которую мы рассмотрим далее; мы вкратце коснёмся тех причин, которые показывают, что эта нравственная способность является изначальным устремлением или чувством нашей природы, которое нельзя отнести к другим способностям восприятия.
000
Приведённый выше текст воспроизводит вторую и последнюю часть главы III, Т. I, Книга I сочинения Фрэнсиса Хатчесона «Система нравственной философии», Cambridge University Press, 2014 год; факсимильное издание 1755 года, см. стр. 43-52. Первая часть главы III «Устремления воли» опубликована в журнале «Теософ эпохи Водолей» за октябрь 2022 года. Обновлено написание слов. Первая глава книги доступна как самостоятельный материал на наших совместных сайтах под названием «Конституция человеческой природы». Вторую главу этого сочинения можно найти в последних выпусках журнала «Теософ эпохи Водолея», и вскоре она будет опубликована как самостоятельная статья. Главы IV и V были опубликованы журналом в виде серий в 2021-2022 годах.
000
[1] Это касается наших собственных высших и самых благородных удовольствий и интересов, которые мы находим в некоторых из лучших сочинений древних и у лорда Шефтсбери: «Чтобы, сознавая внутреннее наслаждение и достоинство добродетелей, превосходящие все другие наслаждения, мы решили следовать всем благородным и великодушным движениям наших сердец вопреки низменным интересам этой жизни». Не то, чтобы они воображали, что мы можем возбудить какое-либо новое чувство по велению воли, которую природа не посеяла и не связала своими собственными причинами, или что все великодушные чувства имеют в виду личное благо. Этому понятию они противостояли с величайшим рвением и силой разума. (Примечание Фрэнсиса Хатчесона)